О "православных писателях"

На волне возвращения многих наших соотечественников в лоно Церкви, с восторгом, соответствующим этому значительному в истории России событию, мы заговорили о том, что появились у нас писатели православные. Казалось бы, читателю нет повода сомневаться в том, что в пределах его нравственного бытования появились новые художественные пространства, устроенные уже по Закону Божьему. Вглядывайся, вчитывайся, входи в их ограду, наполняй себя покоем овцы, обретшей пастыря.

Но нет на земле, даже и в монастырях, мира ничуть не омирщвленного. Даже апостол Петр отрекается от Христа по темным законам тварного мира.

И не потому ли потребовалась молитвенная мудрость многих Вселенских Соборов, чтобы слово одних стало Священным писанием, а слово других умножило число апокрифов?

Так почему же так легко мы называем православными писателями тех своих современных коллег, которые всего лишь стали отдавать себе отчет в том, что человек живет не только на виду у своей совести, а и перед Богом?

Разве писатель не продирается в своей жизни сквозь чащобы страстей и прочих пороков точно так же, как и любой иной человек? Разве кому-нибудь из нас приходило в голову воспринимать произведения Достоевского и Лескова не как их личный, такой же, как и у каждого иного человека, духовный опыт, а как православную мудрость или, страшно даже подумать, как Истину, осиянную Божьим Промыслом?

Да, в советские времена писателей вполне справедливо называли "целителями душ". Но в этом заслуга не столько личной писательской ответственности за свое слово, сколько строгости советской цензуры.

Это советская атеистическая цензура второй половины ХХ столетия, отрицающая Бога, но стерегущая христианскую мораль как "народную", "трудовую", сберегла наше общество от нравственного разложения. И потому до сих пор кощунства "мировых ценностей" у нас воспринимаются большинством граждан именно как кощунства.

Кстати, советские писатели под понятием "диктуется свыше" подразумевали вдохновение, интуицию и все то, что помогало им творить не только усердием и умом. И только в наши уже неатеистические времена появилась возможность прочесть нечто вроде "поэту диктует Бог", где прописная буква уже не дает оснований сомневаться в божественной природе всякого творчества.

Часто приходится слышать от своих коллег даже и об избраннической и пророческой миссии писателя, которая вручается ему вместе с талантом.

Как я понимаю, не обошлось тут без вины Пушкина как автора стихотворения "Пророк":

Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

Но виноват ли Пушкин в том, что созданный им образ наивысшей духовной сосредоточенности и ответственности мы воспринимаем как свойство любого, пусть и необезбоженного, таланта, а не как вознаграждение за великий подвиг "духовной жажды"?

Писатели должны знать цену слову. А слово уже вылетело. Уже появились "православные байкеры". Появился и "православный рок" при всем том, что, как оказалось, от рок-музыки даже у коров надои падают, а растения чахнут. Уже появились и православные чины, готовые вместе с Гельманом посотрудничать в создании православного "современного искусства"…

Так где же где та черта, которую мы наконец-то убоимся переступить не только в своей гордыне, а и в своем слепом усердии ради Бога?

… Литература подарила нам возможность быть насельниками еще и мира вымышленного. Герои Пушкина и Толстого для нас даже более внятны и зримы, чем реальные люди их эпохи, чем даже многие наши друзья, которых мы любим и при этом особо в них не вглядываемся, потому что они менее поучительно выразительны и, как сама реальная жизнь, более обыкновенны, чем вымысел наших классиков. И часто, отвечая на разного рода вызовы, мы бессознательно или осознанно используем опыт именно книжных героев. Потому что каждый из наших самых близких друзей из реальной жизни не расскажет нам о себе и о своем опыте так глубоко, так проникновенно, с такой эмоциональной и смысловой полнотой, как смог рассказать нам Лев Толстой о капитане Тушине или Анне Карениной. И, пытаясь понять события, например, гражданской войны, мы больше доверяемся впечатлению от судьбы шолоховского Григория Мелехова, чем мемуарам реальных участников пережитой в начале прошлого века катастрофы.

Вот и современная художественная литература, издающаяся под грифом "Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви", может укрепить нас нравственным опытом, созвучным строю православной души. Но это вовсе не значит, что одобренного Издательским Советом автора уже можно называть православным писателем наравне с авторами молитв, акафистов и святоотеческих преданий.

Ведь отличаем же мы, руководствуясь светскими эстетическими и нравственными нормами то, что ныне издается в виде стихов и прозы, от литературы классической, составляющей основу высокой русской литературной традиции.

Или, например, есть изображения Александра Невского иконописные, есть знаменитый образ князя, созданный верующим художником Кориным. Но даже притом, что и у иконописцев, и у верующего великого художника Дмитрия Корина Александр Невский предстает в образе защитника Отечества, притом, что Корин не погрешил против памяти об Александре Невском как о святом благоверном князе, Корин – не православный художник, поскольку адресует свое произведение нашему эстетическому, патриотическому, историческому и любому иному чувству, а не нашему молитвенному стоянию перед Богом и сонмом русских святых.

Более того, я даже могу сопоставить свое впечатление от картины Саврасова "Грачи прилетели" с восприятием "Троицы Рублева". Но это свидетельствует лишь о православной основе у русской души художника Саврасова, это свидетельствует лишь о том, что и светский художник, как и светский писатель, может приблизить нас к Богу.

Биография

Проза

О прозе

Статьи

Поэзия

Блог

Фотоархив

Видео

Аудио

Книги

Написать письмо

Гостевая книга

Вернуться на главную