 <<< Ранее Далее>>> 5 февраля 2017 г. ЛЕМЕШЕВ. ПОСЛЕ ЮБИЛЕЯ На днях мы отметили 90-летие Михаила Яковлевича Лемешева – академика Российской Академии естественных наук и писателя. В конференц-зале нашего Союза (на Комсомольском, 13) собралось много народу, в том числе и ученые, которые в своих выступлениях охотнейше пересказали многие страницы жизни этого воистину выдающегося человека. А с писателями Михаила Яковлевича свел сам характер его экономических воззрений. Вот, представьте, что осуществляется некий грандиозный экономический проект, например, строится плотина для новой ГЭС. А экономист Лемешев, подобно автору повести "Прощание с Матерой" Валентину Распутину, из экономической выгоды вычитает нравственный и экологический ущерб и смотрит, что получается в остатке. С его точки зрения всякий экономический проект будет выгоден лишь в том случае, если он способствует нравственному развитию человека и улучшению его гражданского самочувствия. Разумеется, власть относилась к Михаилу Яковлевичу с опаской. Многие его труды не только запрещались, но и уничтожались на уровне типографской верстки. И Михаил Яковлевич был вынужден бросать насиженное в Москве место и искать счастья в Новосибирском Академгородке, а потом и возвращаться в Москву. Он был похож на подростка, неспособного повзрослеть и защитным мхом обрасти. И можно представить, каково было Косыгину общаться с этим неугомонным человеком (это было во времена, когда Михаил Яковлевич работал в Госплане), душу ему надсаживающим своими научными выкладками о тех выгодах для государства, которое оно получит, дав также и колхозникам право на получение пенсии. И кончилось тем, что Косыгин дрогнул, доводы экономиста протащил и через Политбюро, и через ЦК, и через все тогдашние инстанции. А когда появился проект поворота Северных рек,то опять-таки по инициативе Михаила Яковлевича при Президиуме АН СССР была создана специальная комплексная комиссия под председательством вице-президента Академии А.Л.Яншина. А потом к ученым присоединились и писатели Белов, Распутин, Залыгин, искусствоведы Брюсова и Ямщиков и многие другие известные люди. Именно в те времена мы познакомились и подружились с Михаилом Яковлевичем. Мне было лет тридцать пять, ему - шестьдесят. Но когда в день его 90-летия я теперь глядел на него, то был он таким же, как и тридцать лет тому назад. И многие прожитые годы гирями не висели на его плечах. Некая крылатая надежда в нем, как в высоком корабельном парусе (а ростом Михаил Яковлевич под два метра) по-прежнему трепетала, – может быть, надежда на то, что найдется во власти теперь уже новый Косыгин, который поймет, что, например, только полифункциональностью сельских поселений можно выправить в России и демографическую, и экологическую ситуацию, и проблему продовольственной безопасности можно будет решить… Да даже и по тонущему "Титанику" он бы не бегал в поисках лодки или лишнего надувного жилетика, он бы до последней секунды придумывал, как не дать кораблю утонуть. В своем выступлении на юбилейном вечере мне хотелось сравнить Михаила Яковлевича с Ломоносовым, тоже выходцем из крестьян, тоже неутомимым, но почему-то, когда микрофон у меня в руках оказался, стал я говорить о Марке Порции Катоне Младшем. Будучи даже и плебеем по отцу, Катон этот оказался лидером аристократии, противостоящей в сенате тирании Юлия Цезаря, – поскольку более других он следовал строгим нормам морали – "закону предков, дарованному им богами". Но и был избран народным трибуном, поскольку лишь его твердому и неподкупному характеру плебс мог доверить защиту своих прав. А надо знать, что древние, времен республики, римляне под словом "аристократия" подразумевали не только самое привилегированное сословие, не только высший культурный слой общества, а и особый, сравнимый разве что с религиозным, нравственный статус. Например, римские аристократы, будучи наиболее состоятельными гражданами, не имели права есть с серебра. А вот безопасность своего Отечества они обязаны были обеспечивать не только своею кровью, а и своим имуществом. Или, например, когда однажды сын одного из выдающихся римских полководцев нарушил в когорте строй, по-юношески увлекшись сражением и невольно сделав лишний шаг вперед, то по "законам отцов" он должен был быть либо казнен, либо выкуплен ценой всего родительского имущества и отправлен в изгнание. Отец, разумеется, пожалел сына и выкупил. По закону ему был оставлен лишь клочок земли, на котором он собственными руками, как простой крестьянин, мог теперь добывать себе пропитание. Потом у Рима началась череда военных неудач. О великом полководце вспомнили, позвали. Он одержал победу. И, опять-таки, по закону ему как полководцу-триумфатору должна была принадлежать половина добытых трофеев. Но он отказался, вернулся к своим грядкам. И объяснил это тем, что у него есть только право гражданина, все имущество отдавшего за жизнь сына. А проще говоря, ему казалось, что мир рухнет, если он "законы отцов" нарушит (я читал об этом полководце в ранней юности, имя его забыл, и если кто мне напомнит, то буду очень и очень благодарен). А Рим действительно рухнул, когда аристократы, имеющие больше обязанностей, чем прав, во время пунических войн в течение многих поколений вглядывались в своих врагов-карфагенян и обнаруживали, что в Карфагене, наоборот, чем знатнее и богаче человек, тем прав и свобод у него больше, а нравственных обязательств меньше. И получилось, что Рим победил Карфаген силой оружия, а карфагеняне победили римлян, заразив сословие их "лучших людей" всего лишь потребительской, лишенной всяких нравственных смыслов, жаждой. Можно сказать, что аристократы в Риме исполняли роль иммунной системы и Римская империя пала от иммунодефицита. А вот, например, у Лермонтова есть стихотворение: На буйном пиршестве задумчив он сидел, Стихотворение кажется по-юношески пафосным, если не знать, что в его основу положено воспоминание французского писателя Ж.-Ф. Лагарпа об одной из пирушек и о царившей на ней атмосфере (я его процитирую в сокращении):
"Мне кажется, это было вчера, а между тем случилось это еще в начале 1788 года. Мы сидели за столом у одного вельможи, нашего товарища по Академии, весьма умного человека, у которого собралось в тот день многочисленное общество. Среди нас были люди разных чинов и званий - придворные, судейские, литераторы, академики и т. п. Мы превосходно пообедали; мальвазия и капские вина постепенно развязали все языки, и к дессерту наша веселая застольная беседа приняла такой вольный характер, что временами начинала переходить границы благовоспитанности. В ту пору в свете ради острого словца уже позволяли себе говорить решительно все. Шамфор прочитал нам свои нечестивые, малопристойные анекдоты, и дамы слушали их безо всякого смущения, даже не считая нужным закрыться веером. Затем посыпались насмешки над религией. Один привел строфу из Вольтеровой "Девственницы", другой - философские стихи Дидро: Короче говоря, Жаку Казоту, чтобы стать "предсказателем", надо было не в «даль грядущую, закрытую пред нами» глядеть,а всего лишь вслушаться в разговор своих друзей-аристократов, чтобы понять, что они уже ничем не отличаются в своем нравственном и культурном развитии от детей прачек и, значит, утратили право на статус "лучших людей". А уж у истинных детей прачек и угольщиков кроме веры в то, что хотя бы наверху социальной пирамиды есть какие-то высокие смыслы, ничего иного в жизни и не имеется. И ради этих высоких смыслов в 1788 г. они сокрушили ставшую ложной пирамиду, а когда поверх пирамиды новой уселся уверенный в своей особой исторической миссии Наполеон, то они стали ему поклоняться точно так же, как, может быть, лишь варвары-язычники поклонялись своим идолам. А в России к началу 20 века, когда аристократия стала заметно уступать в нравственном развитии получившей доступ к высшему образованию разночинной интеллигенции, когда уже и сам Император, глядя на свое окружение, невольно признал: «Кругом измена, трусость и обман!» – низы все еще пытались сохранить существующий порядок. Но империя рухнула и закончилось дело гражданской войной, храмом-мавзолеем Ленину у древней Кремлевской стены и фараоновым культом личности Сталина, который за пару десятилетий превратил руины прежней Российской Империи в сверхдержаву, оказавшуюся способной во второй мировой войне в союзе лишь с Сербией выстоять против всей Европы (вот список всего лишь тех, кто воевал на стороне Гитлера и затем оказался у нас в плену: немцы — 2 389 560, венгры — 513 767, румыны — 187 370, австрийцы — 156 682, чехи и словаки — 69 977, поляки — 60 280, итальянцы — 48 957, французы — 23 136, хорваты — 21 822, молдаване — 14 129, евреи — 10 173, голландцы — 4 729, финны — 2 377, бельгийцы — 2 010, люксембуржцы — 1652, датчане — 457, испанцы — 452, цыгане — 383 и т.д. При этом на Гитлера работала и почти вся европейская военная индустрия.) Но на самом деле СССР при Сталине представлял из себя химерическое государство, где конституционное народовластие единолично осуществлял тиран, не имеющий правового инструмента передачи власти другому тирану, пусть и поднявшемуся по управленческим лифтам в результате своих личностных и управленческих качеств даже из самих низов. И стоило Берии показать Сталину на появившиеся управленческие элиты как на политических конкурентов, они были сразу же уничтожены (так называемое ленинградское дело). И потому после смерти тирана в СССР, как и в царской России после дарования вольности дворянам, началось разложение советской правящей верхушки и её нравственную функцию "лучших людей" на себя стала брать народная интеллигенция. Помню Георгия Ивановича Куницына – литературоведа, искусствоведа и философа, в 60-е годы работавшего в аппарате ЦК КПСС в должности заместителя заведующего отделом культуры, но изгнанного оттуда, поскольку считал он, что при построении социализма в СССР были допущены грубые ошибки, и в результате социализм лишь дискредитируется. Я впервые увидел Куницына на трибуне в Большом зале ЦДЛ в 80-е годы, когда этот самый образованный и самый принципиальный коммунист уже обвинялся в отклонении от линии партии и предпринимались попытки по его исключению из КПСС. Будучи блистательным оратором, он сразу же покорил весь Большой зал, а оппоненты Куницына, ловко жонглируя цитатами из Маркса и Ленина, пытались уличить его в искажении марксизма-ленинизма (все эти оппоненты в конце 80-х быстренько переобулись в антикоммунистов и создали движение "Писатели в поддержку перестройки", положившее начало расколу нашего творческого Союза). Но и сам Куницын за цитатами в карман не лез. Помню, как поразило меня вот это суждение Маркса (я его потом нашел и переписал), на которое Куницын ссылался, аргументируя свою мысль о том, что крестьянам нужно вернуть экономический и правовой уклад традиционных для них сельских общин:
"Обращаясь к далекому прошлому, мы встречаем в Западной Европе повсюду общинную собственность более или менее архаического типа; вместе с прогрессом общества она повсюду исчезла. Почему же избегнет она этой участи в одной только России? Группировались "лучшие люди" вокруг русских журналов. Их называли "почвенниками", а глава КГБ Андропов их презрительно называл "русистами" и считал для правящей верхушки более опасными, чем даже диссиденты (так, неоднократно отсидевший в лагерях "за русизм" известный писатель Леонид Бородин рассказывал: «Маленькая деталь. В 1983 году следователь, который вёл мое дело, в заключительном своём слове при подписании 201-й статьи говорил мне, что ещё не поздно раскаяться, и прочее, и прочее... И добавил: имейте в виду, всё кончено... Будем сажать". А позднее вся дружная команда из 5-го управления КГБ, искоренявшая «русизм», успешно работала у одного из лидеров Всемирного еврейского конгресса — у банкира Гусинского.). У меня нет фактов тому, что "почвенники" имели покровителей в Политбюро или хотя бы в ЦК КПСС ввиде "русской партии", как об этом любят рассказывать некоторые фрондеры типа Байгушева. Да, были в партийной верхушке истинные государственники. Но пока глава КГБ Андропов готовил Горбачева в Генсеки, те из них кто мог составить Горбачеву конкуренцию, стали таинственным образом в рассвете сил умирать, как Кулаков, или погибать, как Машеров, или, например, вся страна вдруг в один день узнала, что Романов в Таврическом дворце устроил свадьбу своей дочери, взяв в Эрмитаже "напрокат" царский сервиз и половину из него себе присвоив. И, к сожалению, лишь теперь становится понятным, почему Андропов не позволил нашим СМИ уличить западные радиостанции в клевете, почему изгонялись из ЦК люди, типа Куницына, и почему умножались там будущие "прорабы перестройки", почему сведения нашей разведки о том, что Александр Яковлев и небезызвестный Олег Калугин завербованы иностранными спецслужбами во время стажировки в Колумбийском университете, Андропов клал под сукно. А.Н. Яковлев, был из ЦК изгнан лишь потому, что слишком открыто, не по-андроповски, выступил в "Литературной газете" против "почвенников", вызвав возмущение у всех наиболее значительных представителей русской интеллигенции, в том числе и у Шолохова. Но не в преподаватели был изгнан, как Куницын, а послом в Канаду. И еще помню книгу "ЦРУ против СССР", изданную в "Молодой гвардии" в 1979 г. и впервые поведавшую советским людям о технологиях "оранжевых революций". Автором её был другой Яковлев – Николай Николаевич, историк и публицист. А противником издания этой книги был непосредственный начальник Н. Яковлева – директор Института США и Канады Георгий Арбатов. И стоит ли удивляться тому, что как только Горбачев стал Генсеком, Арбатов Николая Николаевича сразу же из института изгнал и примкнул к Горбачеву вместе с остальной пятой колонной. А первое ощущение того, что не просто отдельные "лучшие люди" у нас появились, а целое если не социальное, то уж точно духовно-нравственное сословие, у меня возникло, когда вокруг Михаила Лемешева против поворота Северных рек вдруг объединились не только такие писатели, как Леонид Леонов, Белов, Распутин и многие сотни других, а и ученые, и деятели культуры, и тысячи безымянных библиотекарей, школьных учителей и технарей… Потом эти библиотекари не то что "не позволяли себе есть с серебра", а годами без зарплат сидели в своих библиотеках, потому что знали, что пятая колонна, вдруг пришедшая к власти, теперь только и ждет, когда они сдадутся, чтобы книги выбросить и библиотечные здания продать или отдать в аренду под торговые и увеселительные заведения. Потом много чего перетерпели и деятели науки. Потом и лучшие русские писатели стали терпеливо дожидаться лучших времен… А Лемешев на своем юбилее был весел и невозмутим. Подобно старинным английским аристократам, не изменяющим привычке бриться два раза в день и к послеобеденному чаю менять сюртук на смокинг даже и в далекой Индии, даже и оставшись лишь в окружении аборигенов, Лемешев остается Лемешевым. Как, впрочем, и все лемешевские друзья, пришедшие поздравить его с юбилеем, были похожими на тех трехсот спартанцев, которые невозмутимо остались самими собой даже и на виду у семи тысяч персов.
|
| |
|
| |||||||
