22 февраля 2018 г.

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

У Блока в поэме "Двенадцать" есть вот эти строки:

…От здания к зданию
Протянут канат.
На канате — плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Старушка убивается — плачет,
Никак не поймет, что значит,
На что такой плакат,
Такой огромный лоскут?
Сколько бы вышло портянок для ребят,
А всякий — раздет, разут...

Вот и если бы эта старушка зашла к нам на съезд, то она бы так и не поняла, что за страсти здесь накалялись.

С другой же стороны, когда я оказываюсь в каком-нибудь маленьком городке или поселочке на местном литературном мероприятии, то вижу зал, заполненный людьми, глядящими на поэтов точно так же, как блоковская "старушка" на "огромный лоскут плаката". И понимаю, что эти люди пришли не ради стихов, а чтобы разбавить хоть чем-то свою сирую и беспросветно глухоманную жизнь.  Но вот поэты начинают читать стихи. Вот читает столичный метр, уже уверенный, что любую аудиторию он может заставить восторженною слезою заблестеть. И зал, действительно, с жадностью впитывает каждое его слово. Потом другой поэт, вроде бы в литературных кругах уважаемый, начинает читать свои весьма и весьма искусные стихи. А серая мышка зала хоть и со сцены для меня невидимо, но начинает потихоньку шуршать в чем-то своем, от поэта отдельном. Самое же удивительное наступает тогда, когда снисхождения ради писательская делегация предоставляет "на закуску" слово поэту местному – по литературным меркам самому заурядному. И часто бывает так, что зал, не замечая кривоватости в его строках и рифмах, впивается в своего неумеху с таким же напряженным вниманием, как и в нашего столичного мэтра.

Что общего между высокого уровня профессионалом и неумехой?  По каким свойствам люди, неискушенные в тонкостях поэзии точно так же, как и блоковская "старушка" в тонкостях политических бурь, предпочитают одно стихотворение другому?

На мой взгляд на этот вопрос наиболее точно и просто ответил Гилберт Кит Честертон  (1874–1936) — английский писатель и христианский мыслитель:

"У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага — это высшая добродетель, что верность — удел благородных и сильных духом, что спасти женщину — долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам — для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура".

Разумеется, писатели, отличающиеся  "изысканно-утонченными этическими построениями" – это всего лишь современные Честертону модернисты, а не нынешние постмодернистские отморозки.  

Вы спросите: а по каким свойствам читатели с развитым художественным вкусом одного мастера слова предпочитают другому?

Но Честертон обращал внимание и на то, что самый образованный читатель, погружаясь в тексты великого Шекспира, испытывает те же нравственные чувства, что и читатель "заурядный", погружаясь в "самый захудалый и наивный грошовый роман".

Вот и в советские времена, когда наш читатель был самым массовым, были весьма у него популярны так называемые народные романы (например, "Ивушка-неплакучая" Михаила Алексеева), но ведь и такой шедевр мировой литературы, как "Тихий Дон" Шолохова, был издан на 80 языках народов СССР 829 раз общим тиражом 53 276 000 экземпляров!

А в моей глухоманной сельской школе девушки переписывали в тетрадки не только самого популярного Асадова, а и утонченную любовную лирику Вероники Тушновой, и стихотворение Симонова военной поры "Жди меня" и не менее суровые и высокие стихи о любви Юлии Друниной…

И, может быть, наш читатель пошел на убыль с той поры, когда Сорос и наше постсоветское государство стало поддерживать только писателей, для которых традиционная со времен Пушкина народность и традиционная христианская (или мусульманская) мораль наиболее ненавистны?

Не буду принимать во внимание провалившийся (читатели остались равнодушными) проект литературы "интеллектуальной", с матерком и, мягко говоря, эксбиционистской. Не буду говорить и том, что можно назвать чтивом (о самой тиражной Донцовой, например), на котором коммерческие издатели пытаются зарабатывать, не имея возможности в соответствии с линией партии и правительства зарабатывать на литературе художественной.

Сегодня читателю книжным рынком и телевидением уже втюхиваются писатели, у которых есть даже и первичные признаки поэтической культуры, и некая доля искушенности в мастерстве. Например, вот стихотворение Веры Полозковой – самой издаваемой, раскручиваемой не только в социальной сети работников образования, а и мастерами шоу-бизнеса:

Я совсем не давлю на жалость –
Само нажалось.
Половодьем накрыло веки, не удержалось.
Я большая-большая куча своих пожалуйст –
Подожгу их и маяком освещу пути.
Так уютнее – будто с козырем в рукаве.
С тополиной опухолью в листве;
- Я остаюсь летовать в Москве.
- Значит, лети.
Лети.

Вполне нормальный образец поэзии юных искателей тех "смелых поэтических форм", в которых важна не точность рисунка, а его оригинальность. Я бы это стихотворение даже опубликовал в рубрике "Дебют" в надежде, что с возрастом проявится в поэте еще и человеческая зрелость. Но не опубликую, и не потому, что чрезвычайная изобразительная смелость часто бывает причиной пошлости ("Подожгу их и маяком освещу пути"), не потому, что автор уже во вполне зрелых летах и за начинающего его не выдашь, а потому что в стихах она еще и матерится. Не обходится она без мата, конечно же, не как бомжара, а вполне номенклатурно; так, как, например, советская газета "Правда" в своих передовицах не обходилась без цитат из Брежнева, Ленина или Маркса.

Но какое дело не престарелому снобу и не "креативному" подростку, а нормальному человеку до вот этой игры слов: "–Я остаюсь летовать в Москве.//- Значит, лети.//Лети"?

Куда и почему "лети"? И почему "нажалось" на "жалость"? Лирический герой глядит на нас из самой жизни или с обложки гламурного журнала?

А есть и другой не только профессиональный, а и крупный современный поэт – Виктория Можаева. Она – многодетная мать. Она – живет не на гонорары, а огородом и тем количеством живности на подворье, на которую у неё сил хватает. Даже в свое областное отделение писательского Союза она не имеет времени наведаться, потому что от её хутора  Можаевка до Ростова  – 248 км по самому короткому маршруту.

Вот одно из её стихотворений:

Кружатся звёздочки в лунном луче,
Ангел уснул у меня на плече.
Маленький ангел, доверенный мне,
Крылышки тихо сложил на спине.
Я покачаю тебя, попою,
Я полетаю с тобою в раю.
Если поманят беда и тоска
Я им скажу: «Обождите пока!
Я родила шестерых сыновей,
Мне ли бояться гвоздей да кровей?»

У любого читателя, у самого искушенного и у самого "заурядного", это стихотворение не может не вызвать сопереживания. При всей условности рисунка (ну, где же мы в жизни видели женщину, баюкающую ангела?) – рисунок этот живее живого. И сама интонация – не постановочная, а, опять же, живая. И нравственное сопереживание лирической героине мы испытываем такое же, как от простонародной песни или как от чтения самой высокой русской классики.

Но как объяснить бывшему массовому читателю, что такое настоящая литература, если она от него спрятана по "хуторам", и он в свой массе о её существовании даже не подозревает?

А та литература, которою нормальному читателю глаза занавесили,если ему и понадобится, то, как плакат в блоковской поэме "Двенадцать", разве что "на портянки"…

Биография

Проза

О прозе

Статьи

Поэзия

Блог

Фотоархив

Видео

Аудио

Книги

Написать письмо

Гостевая книга

Вернуться на главную