22 октября 2017 г.

ПОЭТ ПО ВОЛЕ НАРОДА

У России и её поэта Светланы Сырневой есть общее и в образе, и в судьбе.

Можно сказать, что появились они – страна на карте мира, а Сырнева в русской национальной литературе ­– необъяснимо.

Можно сказать, что Московская Русь, не выходя за свой порог,  всего лишь затыкая щели, сквозь которые на неё, как на бывший монгольский улус, то и дело что-нибудь наползало, всего лишь нечаянно превратилась и по величине, и по характеру в самодостаточный континент.

И Сырнева тоже родилась вдали от культурных центров, в самой, что называется, глухомани – в деревне Русско-Тимкино Уржумского района Кировской области. И до сих пор остается вятской. Так что невозможно ответить на вопрос, как из неё, глухоманной, получился поэт воистину классического совершенства и блеска, с мыслью, если вспомнить пушкинскую систему мер, внимающей и "неба содроганье", и "горний ангелов полет", и "гад морских подводный ход", и "дольней лозы прозябанье". По крайней мере, Вадим Кожинов, чтением молодых поэтов из "босоного детства", наверно, набивший себе оскомину, ту пору, когда Сырнева нам была неизвестна, однажды сознался мне в мысли совсем уж крамольной для русского патриота и почвенника: значительного нового поэта для предстоящего ХХI века  он ждет от молодежи, настоянной на богатейших домашних библиотеках, а не на сельских травах. И мне была его логика понятна.

На самом же деле, всякой не поддающейся разуму тайне и всякому необъяснимому чуду находятся объяснения самые простые.

И Россия превращалась в империю не щи хлебая, а геополитическим гением Александра Невского, политическим инстинктом Ивана Грозного. И еще надо вспомнить, что прежде чем Петр Великий "Россию поднял на дыбы", юный Федор Алексеевич, вступивший на царский престол в 15 лет и умерший в 21 год,  все же приказал боярину князю М.Ю. Долгорукову и думному дьяку В.Г. Семенову собрать все имеющиеся разрядные местнические книги, а затем и предложил духовенству тут же их сжечь. А не сделай он этот поворот в российской истории, оцененный, кстати, мудрейшим Патриархом Иоакимом как достойное похвалы «умножение любви», местничество так бы и продолжало парализовать армию и страну, принимая во внимание лишь родовитость и заслуги предков и не позволяя чинам продвигаться в службе в соответствии с личными способностями. Да и не могло бы государство, с его рыхлой политической основой одною волею государей не только крепко стоять, а и врастать в восточные пространства, если бы не оказывались в роли великих государевых людей даже и такие, казалось бы, не только неуправляемые, а и, с нашей точки зрения, безбашенные люди, как казачий атаман Ермак, или такие выгодоискатели, как рыльский купец Шелехов.

Что Шелехову могла поручить Екатерина Великая, понятия не имеющая об Аляске?

А что касается тайны уржумского явления всероссийского масштаба – поэта Сырневой – то что мы знаем о таком духовном мускуле нашей России, как наши провинциальные священнические роды? А у неё в роду - священники.

Или вот, я нашел в Интернете рассказ Сырневой о самой себе:

"До четырех лет моим воспитанием занималась бабушка Евлампия Васильевна Сырнева, в прошлом учительница. Она научила меня читать. Бабушка очень любила поэзию Некрасова, и благодаря ей я знала наизусть многие стихи и поэмы этого неповторимого поэта.
После смерти бабушки я и моя младшая сестра остались дома без присмотра, и мама, учительница русского языка и литературы София Александровна Сырнева, стала брать нас в школу к себе на уроки. Так я познакомилась с русской классикой, и она в то время воспринималась мной не как литература, а как сама жизнь.
Стихи великих русских поэтов соединялись в моем воображении с картинами нашей деревенской природы, органично сливались с ней в одно целое. Поэтому природа и вся наша скудная жизнь казались мне одухотворенными, полными глубокого, порою драматического смысла.
Транспортное сообщение с райцентром Уржумом было плохое, и жители нашей деревни ходили туда пешком. Мама, отправляясь в город по делам, брала меня с собой. В дороге мы, импровизируя, сочиняли рассказы и сказки. Мама декламировала мне стихотворные строки своего брата Анатолия Сырнева, молодого поэта, погибшего в блокаде Ленинграда:

Луна свой серебряный бросила плед
Под след моих желтых ботинок.
Скачу через лужи – как будто балет
Танцую на сетке тропинок.
И лужи, и грязь говорят про свое,
А мне и тепло, и красиво —
Как будто бы в самое сердце мое
По трубам ввели Куро-Сиво...

Рукописи дяди Толи потерялись во время блокады, и мама хранила его творчество в памяти. Вслед за ней отдельные стихотворения запомнила и я.
С семи лет я стала сама сочинять стихи, а с 1967 года (с десяти лет! – Н.Д.) они постоянно публиковались в районной газете «Кировская искра». Здесь их заметил ответственный секретарь газеты Евгений Замятин, единственный профессиональный поэт в районе. Он стал моим первым критиком и первым учителем в литературе. Наша дружба продолжалась до самой смерти Евгения Петровича в 1980 году…"

И далее:

"Помню, как в третьем классе, пройдя все «отборочные туры», я была направлена на районный смотр художественной самодеятельности – читать свои стихи. Для этого выступления директор нашей маленькой школы Алексей Михайлович Староверов купил мне платье и туфли. В день поездки разыгралась сильнейшая снежная буря, все дороги замело. А до райцентра – 30 километров. И тогда директор школы запряг лошадь, закутал меня в тулуп и на санях повез в город. Лошадь в сумерках тяжело шла по снежной целине, проваливаясь в бесчисленные овраги. Но Алексей Михайлович не отступил, и я смогла выступить на районном смотре".

Школьные учительницы – бабушка и мама, а так же "единственный профессиональный поэт в районе" Евгений Замятин, а также директор сельской школы Алексей Михайлович Староверов – это, в общем-то, та самая русская интеллигенция, которая зародилась во времена Пушкина, в пушкинском окружении, потом жила в народе и как народ, а значит была уже частью народа, а не сословием.

Но столь же важное – в этих словах Сырневой:

"До сих пор многие уржумцы с горячим пристрастием следят за моей судьбой, помня маленькую девочку, которая в те давние годы еще не знала такого понятия, как совокупная народная воля".

То есть, не чудесно, а по трудам и по "совокупной народной воле" появился у нас поэт Сырнева. Или, как мог бы повторить Патриарх Иоаким - из «умножение любви». И теперь уже зная, как директор школы в бурю тридцать километров погоняет лошадь ради какой-то девочки, начинаешь понимать, что подразумевал в допетровские времена Патриарх Иоаким под «умножением любви» и о чем стихотворение Сырневой "Прописи", которое нынешний остаток русской интеллигенции знает наизусть:

ПРОПИСИ
Помню, осень стоит неминучая,
восемь лет мне, и за руку – мама:
«Наша Родина – самая лучшая
и богатая самая».

В пеших далях – деревья корявые,
дождь то в щеку, то в спину.
И в мои сапожонки дырявые
заливается глина.

Образ детства навеки —
как мы входим в село на болоте.
Вот и церковь с разрушенным верхом,
вся в грачином помете.
  
Лавка низкая керосинная
на минуту укроет от ветра.
«Наша Родина самая сильная,
наша Родина – самая светлая».
  
Нас возьмет грузовик попутный,
по дороге ползущий юзом,
и опустится небо мутное
к нам в дощатый гремучий кузов.
 
И споет во все хилые ребра
октябрятский мой класс бритолобый:
«Наша Родина самая вольная,
наша Родина – самая добрая».
 
Из чего я росла-прозревала,
что сквозь сон розовело?
Скажут: обворовала
безрассудная вера!

Ты горька, как осина,
но превыше и лести, и срама —
моя Родина, самая сильная
и богатая самая.
(1987)

Не скажу, что литературная Москва сразу же, как только стали проникать внутрь Садового кольца стихотворения Сырневой, распознала в ней явление чрезвычайное. Но редкую породу её слова нельзя было не почувствовать. Нас прожигали насквозь даже вот такие её бытовые, из неведомых нам уржумских реалий, картинки:

«Мама, мне страшно, в канаве вода.
Мама, мне холодно, дрожь пробегает.
Мама, зачем мы приходим сюда?»
Некуда больше идти, дорогая.

И вот в 1994 году Союз писателей России поручил мне приехать в Киров на презентацию второй книги Сырневой "Сто стихотворений". И – наконец-то я вживую её увидел.

Для меня было удивительным обнаружить, что она, воспринимаемая в Москве моим поколением на голову выше, чем мы сами, все еще не выросла из своей вятскости и всё еще не томится неизбежным для любого провинциального поэта дефицитом профессионального общения.

Она показалась мне похожей на яблоню, роняющую свои золотые плоды, слепо покоряясь своей природе, а не потому, что есть кому её яблоки по-настоящему оценить. Или – показалась она мне в самодостаточности похожей на Арарат, невозмутимо на мир глядящий хоть из Армении, хоть из Турции.

Потом был её триумф уже в столичном Центральном Доме литераторов.

При всем том, что после шоковой терапии и расстрела парламента русская интеллигенция в столице посуровела и поскучнела так, что её поэтические встречи в ЦДЛ стали проходить в пустынных залах, – увидеть и услышать саму Сырневу пришла вся самая-самая именитая литературная Москва. Я даже не могу вспомнить, кого там не было. И Кожинов, конечно, примчался. И Палиевский. И Юрий Кузнецов... И видел я, как Ганичев, который в том году был избран председателем правления Союза писателей России, сквозь толпы, сгустившие во всех проходах, протискивался поближе к сцене, чтобы его оттуда увидели и, может быть, предоставили ему слово.

О чем все выступающие говорили и рядом с какими созвездиями на литературном небосклоне они отвели место для Сырневой, я помню смутно.

А об атмосфере, царившей в зале, лучше всего будет свидетельствовать то, как Солоухин – очень важный, каждое слово сквозь свой володимирский говор пропускающий, как сквозь прокатный стан – попытался было прочитать нам одно из сырневских стихотворений, но вдруг же и захлебнулся слезами восторга. Так что если бы еще и медные трубы зазвучали, если бы потолок над нами развергся и небеса излили на нас свое сияние, то я бы не удивился.

Но судьба России и её поэта Сырневой уже была предрешена.

Из каких-то клоак на нас в ту пору уже выбрызгнулись новая, к русской истории и культуре отношения не имеющая власть и новая литература, к русской литературе отношения тоже не имеющая.

Мы, как ныне Донбасс на Украине, оказались в информационной и экономической блокаде. Хотя против власти и не восставали.

Еще в 1990 году именно Сырнева написала о том, почему либеральная власть в пушкинской нравственной традиции и в народной русской интеллигенции будет видеть своего антипода.

Даже там, в темноте, через толщу земли
мы весну различать научились.
Наши деды детьми в катакомбы ушли,
внуки их в катакомбах родились.

И вовеки наш род не винил никого
и, надменный, не плакался, мучась.
Нас всегда было мало. Не только родство
нас связало, но общая участь.

И деля ежедневное бремя труда,
мы друг друга без слов понимали.
Сколько стоят огонь или хлеб и вода
в подземелье! Когда бы вы знали!

Ничего мы не создали. Не умереть —
это все, что смогли мы. Наука
нам давалась: беречь, и дыханием греть,
и спасать, и держаться друг друга.

О сестра! Нам доступны веселье и смех.
День настанет – и праздник удастся.
Но не пустим чужих. Мы закрыты для всех,
неделимая черная каста.

Мы сильны. Наши очи привыкли во мгле.
Но из недр выходя безоглядно,
мы совсем не умеем ступать по земле
и в смятенье уходим обратно.
(1990)

Однако же, Россия продолжает на карте занимать место от Балтийского моря до Тихого океана.

И Сырнева продолжает жить-поживать в своем вятском углу.

Но на всем великом российском пространстве уже никто, кроме сырневских друзей и соратников по литературному делу, даже и не подозревает, что современная Россия – это не только нувориши, вбухивающее миллиарды в такую же, как они сами, извращенческую культуру и литературу, а еще и поэт Светлана Сырнева.

Мы с Геннадием Ивановым попробовали написать в кировский департамент культуры и новому кировскому губернатору о том, что у них там есть выдающийся современный поэт, и что скоро будет у этого поэта юбилей, и что надо бы им кого-то от Союза писателей России пригласить для участия в таком событии. Но даже если в цепи этих чиновников заковать и перед ними книгу Сырневой раскрыть, они, обскобленные и заточенные нынешней кремлевской идеологией на разминувшийся с культурой человеческий образ, ничего из этой книги уже не поняли бы. Так что вроде и обижаться не приходится за то, что наша драгоценнейшая Сырнева для них – пустое место.

Поскольку у нас теперь все чиновники не позиционируют себя атеистами, то эта ситуация мне напоминает вдруг сбывшуюся "Легенду о Великом Инквизиторе" Достоевского: сам Христос является к христианским пастырям, а они ему не рады, они его просят удалиться.

Но Сырнева – всего лишь человек. И всего лишь наше человеческое варилось и булькало тысячу лет в российском национальном котле, и всего лишь обыкновенные люди во все века русской истории миллионами жертвовали свои жизни, веруя в великое будущее России и в то, что явится их Россия миру также и в правде русского поэтического слова, достойной её величия.

И у меня сердце кровью обливается, когда я пытаюсь представить, что чувствует сегодня Сырнева, такое русское слово явившая, но - слышимая лишь близкому ей кругу людей ("Разве душе, изгоревшей до края,//легче или тяжелее бы стало?//Грозные образы ада и рая//блекнут пред тем, что она испытала").

И – не могу я понять, какой иной ад должен быть нами увиден, чтобы мы, наконец-то, содрогнулись и возопили свой протест против культурного геноцида. Или – чтобы мы деликатнейше напомнили нашему президенту, что даже Сталин если и был палачом, то палачом не подобным гоголевскому Вию, а человеческим, способным различать без поднятия ему век и Шолохова, и каждого иного писателя. Ведь тот, кто своих жертв даже и не видит, куда менее человечный, чем Сталин.

Вот же, наши антиподы,  вызывающие в нас мистический ужас, поднялись в защиту подозреваемого в воровстве Серебренникова, которому в его педерастический и педофильский театр путинская власть уже миллиард вбухала, и Серебренников не просто так, а в качестве нынешнего "российского достояния" и "величины мирового уровня" был милостливо отпущен под домашний арест. В отличии от его бухгалтера, которая лишь выполняла его волю.

Может быть, в качестве экспертизы, давайте пошлем президенту хотя бы по одному своему любимому сырневскому стихотворению с просьбой поздравить великого русского поэта Светлану Анатольевну Сырневу с юбилеем! Давайте поднимем нашему президенту веки!

...Я не ищу судьбы иной
и не гонюсь за легкой славой:
не отразить мне свет ночной,
насквозь пропитанный отравой.
Но травы, птицы и цветы
меня о будущем просили.
И молча вышли я и ты
навстречу неизвестной силе.
(С. Сырнева. "Противостояние Марса")

...Да и уже не только о Сырневой должна идти речь. Ведь не развлечения ради Россию объявили главным мировым злом, не просто так Украину против России натаскали уже до уровня рефлекторного. Все это очень похоже на те времена, когда США в Гитлера вбухивали и средства, и технологии для  развития и милитаризации немецкой экономики. Отвечая на этот  вызов, Сталин даже и вопреки своему "классовому" отношению к русской национальной культуре и литературе, вооружился человеческим фактором - он широко отметил 100-летие со дня пусть даже не со дня рождения, а со дня гибели Пушкина. И с этого дня революция перестала быть пропастью, безвозвратно разделяющей русскую и советскую ментальности. И СССР не только одержал победу над Германией, также и народной русской интеллигенции стало легче "ступать по земле", и через много лет, когда маленькую Свету Сырневу позвали читать свои стихи на районный смотр художественной самодеятельности, то было кому её мчать в Уржум сквозь снежную бурю. Точно так же в результате преодоления советской властью классового недоверия к Пушкину было из чего сотворяться Владимиру Солоухину и Василию Белову, Ольге Фокиной и Валентину Распутину, Николаю Рубцову и Юрию Кузнецову, да и Вадим Кожинов тоже не натощак напитывался в столичных библиотеках.

...Если Путин не преодолеет отвращения к русской литературе или не уравняет в правах поэта Светлану Сырневу с литературой антирусской и суррогатной, если он остатки народной русской интеллигенции додушит своей блокадой, то, - если у него не заготовлена эвакуационная площадка где-нибудь за кордоном, - на какую "народную волю" он может рассчитывать?

…Не приведи же Господь никому
так вот стоять посредине широт,
словно кухарке в огромном дому,
вверенном ей при побеге господ.

Биография

Проза

О прозе

Статьи

Поэзия

Блог

Фотоархив

Видео

Аудио

Книги

Написать письмо

Гостевая книга

Вернуться на главную